Александр ЩЕРБАКОВ
КАК Я ЧУТЬ НЕ СТАЛ «СТОЛИЧНОЙ ШТУЧКОЙ»
Встречный ветер
Как-то я договорился о встрече с важным для меня человеком. Назовем его тут Александром Владимировичем. Назначено было на 15.00 у него в офисе. Я точно рассчитал маршрут, в нужный момент вскочил и понесся по родной столице, сметая полами пальто зазевавшихся пешеходов. Одного я не учел: дул сильнейший встречный ветер. И ворвался в офис в 15.05.
Александра Владимировича не было, чему я сильно удивился. Послонялся меж столов минут 15-20. И тут звонит Сам.
- Мы, - говорит, - договаривались на 15.00?
- Да, - отвечаю.
- Ну, так и надо было приходить в 15.00.
Я, было, заобижался. А потом вдруг стал вспоминать всякие странноватые случаи…
Примерно пять с лишним лет тому назад они случались с удивительной последовательностью.
Рафаил
…Такое со мной случилось впервые. Главный редактор большой газеты принял меня не в кабинете, а сам спустился ко мне из редакционных недр прямо к посту охраны. Правда, выглядел он странно: нес перед собой забинтованную белым руку и болезненно морщился, однако глаза под модными очками светились замеченными мною еще ранее огоньками («ленинскими» - почему-то подумалось) какого-то неукротимого энтузиазма.
- Я сегодня очень болен, - сказал он, - поэтому перенесем нашу встречу на завтра. Только предварительно позвоните.
- По какому номеру? – на всякий случай уточнил я.
- По тому же.
Больше я его не видел и не слышал. Никогда.
…А началось все с того, что я ушел из редакции, где проработал ровно два года. Почему – для этой истории не важно. Гораздо существеннее то, что благодаря провидению всю жизнь я служил в хороших газетах и журналах. Не желая ломать добрую традицию, позвонил одному из своих бывших главных редакторов:
- Не могли бы вы порекомендовать меня Рафаилу?
- Могу.
Упомянутый Рафаил как раз только что возглавил новую московскую газету. Через день мой бывший главный редактор сообщил:
- Позвони ему по мобильнику, и он примет тебя.
Я позвонил.
- Да, конечно, - ответили мне, - давайте встретимся. Среда вас устроит?.. Только с утра позвоните. По этому же номеру.
В среду по этому номеру уже отвечал милый женский голос:
- Рафаил просил передать, чтобы ему звонили по телефону…
И она назвала редакционный коммутатор. По нему мне сообщили еще один, главный номер. И уже по нему я две недели разговаривал с большим количеством мужчин и женщин, которые неизменно и доброжелательно отвечали, что Рафаил только что вышел из редакции. Нормально. В советские времена, чтобы прозвониться (не по “вертушке”) к какому-нибудь министру или, скажем, председателю Мосгорисполкома, уходило месяц-полтора. Так что когда я, видимо, измотав своими звонками ближайшее окружение Рафаила, встретился с ним, то считал, что “все идет штатно ”, как и полагается в стране хоть и естественно сгнившего, но до того триумфально победившего социализма.
Рафаил был приветлив, интеллигентен, светлячки некоего воодушевления попрыгивали в его по-ленински (ну, надо же, до чего прилипчивая ассоциация) живых глазах.
- Сделаем так, - с подкупающим дружелюбием говорил он, - вы почитайте газету (и он назвал одно из популярнейших в стране изданий), подумайте, чем она хороша и чем плоха, придете ко мне, мы с вами профессионально потолкуем и все решим. Приходите двадцать пятого. Перед выходом позвоните.
- Но до вас очень трудно дозвониться.
- Это у нас был тяжелый период. С двадцать пятого все будет нормально.
С двадцать пятого по тридцатое указанные мне телефоны не отвечали. И я позвонил по бывшему Рафаиловскому мобильнику милой женщине. Ее звали, как оказалось, Татьяной.
- Ой, да что вы, - сказала она, - у них поменялся телефон. С двадцать пятого числа. И дала мне новый номер.
- Конечно, приходите, - ответил Рафаил. - Завтра в одиннадцать сможете?
- Скажите честно: а стоит?
- Ну, а как же?
Я пришел, и случилась встреча, описанная в начале этой байки. На другой день я позвонил, как и договаривались. На номере, еще вчера бывшем телефоном Рафаила, мелодично попискивал факс. Он, по-моему, там попискивает и сегодня.
Ибадулай
Как же так? – всплеснут руками коллеги-журналисты. – Иметь телефон – и не суметь пробиться?! Сам удивляюсь. И пытаюсь понять: то ли я уже не тот, то ли что…
Вот еще случай об “то ли что ”.
…Примерно в то же время я обратился к известному в Москве предпринимателю, немного знакомому мне по работе:
- Можете порекомендовать меня Ибадулаю?
Ибадулай – генеральный директор еще одной столичной газеты, которую финансировала структура этого босса.
- Нет, - сказал он. – У нас договоренность, что я не вмешиваюсь в его дела. Но вы правильно сделали, что обратились к нам. Повстречайтесь с Ибадулаем, расскажите то, что рассказали мне, и я не сомневаюсь - все решится: Ибадулай – очень умный человек. А потом мне сообщите, чем дело кончилось.
…Звоню. Там, как водится, планерки, летучки, «люди в кабинете» и т. д. Наконец, чувствую, комок текучки провернулся.
- Вы по какому вопросу? – интересуется соединяющая инстанция.
Скажешь, по кадровому – ответят: пришлите резюме.
- По профессиональному.
- Минуточку, - упархивает соединяющая инстанция. И возвратившись, констатирует:
- Ваша фамилия Ибадулаю ничего не говорит.
- Это естественно. Мы с ним еще не знакомы.
- Может, я ваше дело решу? – это она так, видимо, по рецептам курсов «офис-менеджеров» обороняет шефа от «всяческих ему не нужных встреч».
И тут я вступаю на гибельную стезю объяснений.
- Понимаете, человек, который посоветовал мне поговорить с Ибадулаем как с умным руководителем, знает по отдельности и меня, и его. Если мы вмешаем в дело четвертое лицо, боюсь, все может запутаться.
- Минуточку, - снова ускользает моя оппонентка, а потом любопытствует: - А кто этот человек?
- Я обещал не называть его.
- Минуточку.
И через время:
- У Ибадулая нет времени, все расписано по минутам. Раз уж вы не хотите, чтобы я решила ваш вопрос, позвоните… в шесть часов.
…Не буду вас утомлять подробностями немудреной канцелярской изобретательности. Вы и так уже поняли, что я не дозвонился до этого господина. Так что и доложить знакомому магнату было не о чем.
Размышление на досуге
Почти всю свою сознательную жизнь я поступаю в соответствии с набором очень простых предпочтений. Например: личное важнее общественного; частное – государственного; малое – большого; всякий живой человек – любых интересов любого Дела. Во всяком конфликте интересы обижаемого выше интересов обижающего; интересы слабого – интересов сильного. И так далее. Думаю, принцип ясен. Давно заметил: следование таким, казалось бы, поверхностным предпочтениям не дает поселиться в душе самым бесполезным и безысходным терзаниям – от того, что сделано и, увы, невозможно вернуть или изменить. А много позднее, уже обдумывая это наблюдение, не без удивления пришел к выводу, что простые эти предпочтения гарантированно обеспечивают порядочность поступков, - опять же без метаний, поисков, что есть истина, гамлетовских блужданий и толстовских нахмуренных бровей, побуждающих всякий раз решать заново ситуацию морального выбора. Сущность же человека выявляется не в «вершинных» или «провальных» его поступках, обычно диктуемых экстремальными обстоятельствами, а в каждодневных проявлениях, которые проистекают - единственно из качественного состава личности.
Ахмет и Рахмат
Как-то в полночь у нас на кухне отвалился водопроводный кран. Прямо на наших глазах, никем не трогаемый, взял и тихонько, повалившись на бок, ушел из жизни. От старости.
Через неделю, заполненную переговорами с полудюжиной коммунальных деятелей от местной диспетчерской до дежурной службы мэрии к нам пришел Ахмет, бригадир здешних слесарей, чтобы поставить купленную нами “елочку” – так, оказывается, именуют кухонный смеситель. Был вечер субботы, и Ахмет сказал, что придет в понедельник, в десять утра, и все сделает честь по чести. “Вы, главное, не беспокойтесь, - несколько раз повторил он. – Раз я сказал в десять, значит, в десять. Вы точно дома будете?”
Мы были точно. Мы ждали его до вторника. И снова начали переговоры - с префектурой. Та прислала сразу двух Ваней, которые под тихие матерки промеж себя и громкие причитания – «Нет, хозяин, ничего у нас не получится; вода-то, блин, не перекрывается; да тут все перержавело» и т. д. – все хорошо изладили и ушли, довольные своей и слесарной, и психологической квалификацией, по достоинству вознагражденной благодарным «хозяином».
А Ахмет так и сгинул. “Был ли мальчик?..”
Ну, и еще одна история, последняя.
Встречаю старого знакомого, коллегу.
- Ты ведь работал вместе с Рахматом в “Столице”?
- Работал.
- Можешь меня с ним свести?
- Могу.
Рахмат – руководитель известного еженедельника. Мы с ним, действительно, встретились, поговорили. В конце он сказал:
- Сегодня среда. До конца недели ваши предложения я вряд ли прочту. А вот в понедельник обязательно вам позвоню: понравилось или не понравилось. Договорились?
Договорились. Как и с Ахметом. Как и с тем, понедельники у них оказались одинаковыми для меня. Может, это у них вообще день такой специальный?..
Я не гордый. Позвонил сам. Раз, другой, третий… Симпатичные помощницы Рахмата не изощрялись в изобретательности (что, на мой взгляд, характеризует их не плохо): всякий раз они говорили, что шеф уехал в командировку.
" Татарове поганыя"
И что это у вас имена все какие-то гастербайтерские? – могут спросить читатели. И впрямь. Но ведь все так и было. И меня самого смущало. Вдруг посреди этого смущения в памяти само собой всплыло выражение – “татарове поганыя ”. Мне это не нравилось. Я вырос на Урале, где, по моим наблюдениям, татары – вторая по численности группа населения. В нашем классе их всегда было много. Я помню, как умница Валя Яковлева, маленькая и скромная, показывала, как надо правильно молиться, когда я разучивал роль татарина в школьном спектакле “На дне”. Как я преклонялся перед математическими способностями черноглазого Вани Ситдикова и какие беседы о прочитанных книгах мы вели с его братом Сашей Ситдиковым. Да что там вспоминать, я оправдываюсь, что ли?..
Вдвойне не нравилось мне то, что всплывание распространенного фольклорного выражения происходило одновременно с мыслями о неудачах в трудоустройстве. Это могло быть проявлением обиды. Стыдно. Но ведь имена Рафаил, Ибадулай, Рахмат – вовсе не только татарские, и “татарове” тогда вообще не при чем.
Эта мыслительная ситуация, видимо, так подсознательно напрягала, что однажды я почти дословно вспомнил фрагмент лекции профессора Михаила Китайника, читавшего у нас устное народное творчество на первом курсе, когда он специально разъяснял, что значили в устах наших дальних русских предков эти энергичные слова – “татарове поганыя ”. Они значили одно – иноверцы. Любые.
И все встало на свои места. Иноверцы. Я и они – действительно иноверцы. Не в конфессиональном смысле, а по отношению к культивируемым по жизни ценностям. И не надо искать никаких иных причин несовместимости (или, осторожнее, плохой совместимости).
Размышление на досуге
Мне встречались в жизни иноверцы всякие – и русские, и украинцы и даже один еврей. Как и единоверцы - среди которых на раз припоминаю и армян, и чеченцев, и разнообразных полукровок. Так что это – национальность – отбросили и забыли. У меня нет никаких личных душевных исков к Рафаилу, Ибадулаю, Ахмету и Рахмату. (Тем более что, как мне сейчас кажется, все у меня устроилось без их участия гораздо лучше, чем могло бы случиться с их помощью.) Просто это часть их образа жизни – необязательность, брехливость, слова, говоримые не для смысла, а для заполнения пространства и времени между людьми. И, по-моему, это очень московские свойства.
Помню, как, приехав в Москву, я не уставал поражаться. Человек говорил: “Увидимся на следующей неделе!” – и исчезал на три года. “Встретимся в восемь!” – и приходил в пол-одиннадцатого. О десятиминутных опозданиях я не говорю – их тысячи. Здесь ни один спектакль или концерт не могут начать вовремя! А электрички?.. А троллейбусы с их “интервалами в час пик”?
Я живу в Москве сорок лет – и все никак не могу привыкнуть к такому: в Свердловске, Челябинске, Ростове, Волгограде, где я жил до того, такого, по крайней мере в отношениях между людьми, не было. Обычно всякое слово имело какой-то именно свой смысл, цифра, означенная на часах, – свою всамделишную точку во времени, а обещание означало какое-никакое ручательство. И я до сих пор злюсь из-за слишком частой необязательности, как я их называю в таких случаях, “столичных штучек”.
…А вот тут, с Александром Владимировичем, раз – и сам сделал точь-в-точь, как они.
Так, мне ли на него обижаться?