Кончался дождливый уик-энд, и мы собирались уезжать с дачи. Сумки стояли на крылечке, я уже поцеловала внучку, когда муж сказал: «У нас в туалете кры­са». Поднялась суета изгнания ее в подпол, но как уедешь, зная, что она может появиться снова, напу­гать ребенка и т. д., и т. п. Кто-то вспомнил, что у соседей живет крыса ручная, и не она ли наша гостья?

Пошли к соседям. Исто­рия получилась не короткая. Мальчик-сосед с фонариком по­лез в подпол, его сестра примани­вала кусочком сыра крысу у дыры в полу, где она и была взята голы­ми руками. Я видела крысу на плече ее хозяина, и хотя не очень разбираюсь в выражении крысиных морд, утверждаю: на этой бы­ли написаны блаженство и покой.

Всю дорогу в Москву я думала о том, что, если бы первой обна­ружила эту ручную крысу, я бы ее убила. Я их боюсь и не могла бы допустить ужаса встречи внучки с тварью. То есть, пользуясь кры­латым выражением нашей эпохи, я могла бы «замочить ее в сорти­ре». И это очень мне в себе не понравилось.

Я ведь уже видела нежное пре­бывание противного мне живот­ного на детской шее. Кем бы я стала после убийства доверия и любви? Где было бы мое место в иерархии греха? Отдаю себе от­чет, что мои переживания выгля­дят дурью человека, у которого все проблемы в жизни кончились и осталось время подумать о кры­сах. Но я-то знаю, что проблем выше головы, и крыс я не люблю по-прежнему, и что дело тут в ином.

Крыса всегда была символом, метафорой ужаса, страха, недос­тойного человека, который зна­чительно ее сильнее. Вызывая страх, крыса унижает личность, а страх и унижение долго были со­ставляющими нашей жизни.

…Давным-давно в нашу ком­муналку на шестом этаже из мага­зина приходила крыса. Может, это были разные твари, но для меня она была одна, целенаправленно идущая вверх по стене, чтобы просунуть морду между ребрами бата­реи. Красные глазки смотрели на стоящую невдалеке колыбельку, где спал мой только что родившийся сын. Что я только не дела­ла. Просовывала битое стекло в дырку, в кровь изрезая пальцы. Стекло посыпала ядом. Бесполез­но. Она приходила каждую ночь. Мой ужас достиг предела, и я ста­ла сидеть у батареи с чайником ки­пятка и плескала его в ненавистную морду. Обожгла себе ноги, но крыса приходила снова и снова.

Случай встречи с крысой на даче - второй в моей жизни. Хо­рошую крысу я могла убить, пом­ня ту, первую.

Нет, все не так просто. Эта тварь дана нам для понимания каких-то глубинных вещей. Ведь она хитра, умна, она умеет ухо­дить от опасности быстрее лени­вого человека. И она останется на земле, когда мы уничтожим друг друга. Не слишком ли жирно для большой мыши?

Нет ничего более омерзитель­ного, чем жизнь с внутренним страхом. Страхом перед крысой. Это хуже болезни, безденежья и отключения электроэнергии. Предыдущее десятилетие, что бы о нем ни говорили, начиналось счастьем освобождения от страха и отвращения к самому себе из-за этого страха. Люди стали уезжать, возвращаться, люди вкусили сво­боду своей отдельности от кры­синой системы.

Все кончилось, господа! В ре­брах моей батареи появилась моя старая знакомая. Она ищет колы­бель. Грядет возвращение систе­мы, которая никуда и не уходила, а просто замерла на время воца­рения харизматического больно­го Старика, у которого, хоть он и натворил много чего, было великолепное качество - он ненавидел крыс.

Но время предаваемого ныне «преемниками» Старика прошло. Он ушел в мир иной, вернулись крысы. Подорожание продуктов, недовольство пенсионеров, бандитизм были и при нем. Но не было циничного разгула судейских и прокурорских разбойников, столь наглого, открытого, можно сказать, официального рейдерства. Вернулись отвраще­ние и страх. Как с этим жить? Как жить, зная, что, кроме позорной кавказской войны, мы еще вооружаем чу­довищ вроде Каддафи, Ахмадинежада, Чавеса? Как жить, зная, что власти нравится чучхе? У нее это просто написано на ли­це. Нас снова приманивают на облако-рай, где у каждого будет ложка и миска, наполненная на деньги от Каддафи и Ахмадинежада.

Не все ли равно, откуда деньги? Не все рав­но!

Власть через губу, через пре­одоление себя, разговаривает с отечественными промышленниками и бизнесменами, она прези­рает не своих, не «государственных» дельцов. Вспомните, как они были жалки после «встреч в верхах», как напускали оптими­стического тумана. Я тогда поняла: они трусят. Они боятся власти, что приходит в дом через ребра батарей и смотрит на колы­бель.

У Старика не хватило сме­лости отдать народу землю, кото­рая защитила бы собственника, так как земля - это наше всё, как и Пушкин. А теперь мы снова живем в стране, где из всех ис­кусств для нас важнейшим явля­ется ТВ. И хватит с вас, дурни!

Приходится выгородиться от системы, привечающей «Хамас» и целующейся с чучхе. Нет другого способа жить по совести и чести при таком суде, при такой прокуратуре, при таких генералах, при таких политимиджмейкерах. Которые за что ни возьмутся — получается крыса. Старым казачьим спосо­бом: огородами - и во внутрен­нюю эмиграцию. Не забыли, помним-с...